Японцы Эдо глазами гайдзинов: английский врач Джон Тронсон в Нагасаки 

(отрывок из книги “Плавание “Барракуды””, изд. “Рубеж”, 2019 г., перевод Андрея Сидорова)

ГЛАВА XXVIII

Сентябрь 1856 года, Нагасаки.

Каждый день мы сходили на берег и шли на базар, где делали покупки. Многие из местных торговцев уже могли довольно сносно изъясняться по-английски, но также, как и в Хакодатэ, они не осмеливались лично получать плату за товар – деньги было необходимо передавать неким личностям, имевшим при себе по две сабли. К продаже предлагались разнообразные поделки – частично весьма старинные – из бронзы, изваяния пеших и конных воинов, журавлики, языческие божки, подсвечники, крошечные джонки и маленькие японские домики. В другом углу стояли изящные растения и карликовые деревца: камелии, кипарисы, кедры, азалии и кусты роз, не говоря уже о карликовых соснах и мандариновых деревьях. Кроме всего прочего, базар был полон лаковыми изделиями, которые были украшены перламутром: комоды, ящики для инструментов, шкатулки-перчаточницы, портсигары, рабочие столики, чашки и миски. Вся работа отличалась превосходным качеством, а лак был настолько прочный и без примесей, что мог бы выдержать даже кипяток. Ряд фарфоровых изделий отличался невероятной хрупкостью, – данный фарфор известен как «яичная скорлупа», поскольку он столь же тонок и полупрозрачен. На базаре можно было приобрести шелка и крепдешины, зонтики и обувь, картины из соломки, плоды и овощи, горох и фасоль, табак и табачные кисеты, сакэ и соевый соус в чанах. Что касается соуса, то его получают из растений семейства бобовых, которые произрастают в окрестностях города Нагасаки в диком виде. Сначала бобы слегка отваривают, затем толкут и смешивают с равным количеством молотой пшеницы, потом смачивают, а полученную смесь оставляют в тёплом месте для брожения, после начала которого добавляют соль и воду. Полученная кашица разливается по глиняным чанам, где в тщательно закупоренном виде выдерживается несколько месяцев. По истечении срока хранения из неё отжимают соус, который теперь готов к употреблению, а хранят его в небольших бочонках, по виду напоминающих бадьи.

Восьмого сентября, когда мы сошли со шлюпа с намерением осмотреть город Нагасаки, на берегу нас уже поджидали переводчик и несколько человек полицейских, что были приставлены для нашей охраны. Откровенно говоря, нам хватило бы и одного проводника, поскольку ощущать, как за твоей спиной идут вооружённые люди, неусыпно наблюдая за каждым твоим шагом, словно англичане представляют собой шайку воров, было крайне неприятно. Поначалу мы поднялись по широким пролётам каменных ступеней, а затем проследовали за японцами по узким улочкам города, переходя через мосты, поднимаясь по ступенькам и вновь оказываясь в узких, но чистых переулках, пока наконец не подошли ко входу в большую молельню, где немного задержались, дабы полюбоваться на величественный сводчатый проход с закованными в медь опорами. Пройдя сквозь сводчатые ворота, мы подошли к подножию лестницы, состоящей из трёх пролётов. Ступеньки были чрезвычайно широкими и столь крутыми, что нам потребовалось перевести дыхание, прежде чем начать подъём. По обеим краям лестницы росли ряды старых могучих деревьев, а вдалеке среди тёмного леса отчётливо выступала и сама молельня. По пути наверх нам встречались то богомольцы, возвращавшиеся с молитвы, то обременённые тяжёлыми поклажами носильщики, то лошади, вышагивавшие по ступенькам столь же споро и степенно, как и их пожилые хозяева, что следовали за ними. Укрывшись в тени молельни, шумел густой кустарник, а вокруг росли великолепные камфарные и мандариновые деревья, кедр, кипарис, тис и камелия, – измерив одно старое, покрытое густой листвой дерево, я выяснил, что в обхвате оно составляет семь с половиной метров.

По большому счёту, внешний вид молельни не оправдал наших ожиданий, поскольку она была весьма древняя и, претерпев многочисленные невзгоды, пришла в полуразрушенное состояние. Без всякого сомнения, жильё японских священнослужителей и чиновников выглядело куда лучше, причём во всех отношениях, чем это обиталище богов. Перед молельней располагался небольшой, но чистый, вымощенный камнем дворик. Слева стояло невысокое, не более трёх с половиной метров от земли, здание, где, по всей видимости, находится библиотека этого богоугодного заведения и где хранятся исторические летописи. Сама молельня представляла собой обычную деревянную постройку, открытую с трёх сторон и огороженную деревянными колышками, дабы удержать слишком ретивых прихожан на уважительном расстоянии от небесных божеств. Их истуканства являли миру лишь головы с совершенно жуткими лицами и чрезмерно увеличенными носами, на которых торчали прилипшие комочки бумаги, поскольку время от времени смиренные богомольцы, пожевав немного бумаги, бросали полученный катышек в истукана, целясь прямо в нос. В случае, если японцу удаётся попасть в эту выступающую часть лица, то пожелание должно непременно сбыться, а если несчастный проситель промахивается, то не стоит и рассчитывать на милость разгневанного божества. Помимо идола, следы от бумажных катышков – вероятно, сбившихся с цели, – имелись и на изображениях наводнений и землетрясений, что свисали с потолка по всему помещению. Там же в здании висели головы оленей, копья и сабли.

После того, как монахи угостили нас чаем и местными плодами, мы поднялись на обзорную площадку, с которой открывался прекрасный вид на город. Прямо перед нами на некотором удалении в сторону моря тянулась гряда сопок. Склоны сопок плавно спускались к городу, который, будучи окружённым со стороны суши полумесяцем невысоких гор, лежал отчасти в долине, а частично взбирался на окрестные сопки. Обращённые к городу косогоры были покрыты пышной зелёной растительностью: рощи деревьев перемежались скрытыми за густой листвой хижинами да скромными усадьбами японских дворян. Над священными рощами выступали причудливые крыши молелен, рядом с которыми располагались кладбища, заросшие неизменным тисом, кипарисом и плакучим ясенем. По долине, смывая на пути в море городской мусор, бежала широкая горная река. В различных местах, соединяя улицы, через реку были перекинуты небольшие мостики. Похожий на веер остров Дэсима казался совсем крохотным. Поскольку с материком он соединяется узким перешейком, то оставалось лишь сочувственно вздыхать при мысли о голландцах, вынужденных ютиться в этой тесной тюрьме. За время, прошедшее после первого появления португальских кораблей, селение, или, вернее, имперский город, Нагасаки постепенно разросся в размерах, укрепив свою значимость, – в настоящее время Нагасаки входит в число пяти имперских городов Японии. Часть городских улиц проложена вдоль реки, а вверх на склоны сопок убегают поперечные проулки, которые тянутся за пределы города, где раскинулись уютные чайные сады и стоят уединённые хижины. С обоих концов на большинстве улиц имеются ворота, которые запираются на ночь. Невзирая на плотное сопровождение со стороны наших докучливых провожатых, или, точнее говоря, охранников, мы спокойно и непринуждённо бродили по городским околоткам. Японцы же, пыхтя и сопя, как касатки, с пунцовыми от длительного напряжения лицами, едва волочили ноги, пытаясь поспеть за англичанами, – без сомнения, в душе они горячо и усердно молились, чтобы иностранцы поскорее убрались прочь от благословенных берегов Японии, а мы, в свою очередь, были решительно настроены оставить в памяти полицейских долгий и неизгладимый след о нашем пребывании. 

В общем и целом, улицы города были пропитаны духом предпринимательства – повсюду стояли лавки как с товарами первой необходимости, так и с предметами роскоши, как то: свежими и засахаренными плодами, винами и табаками, шелками и старинными изделиями, а кроме того, на продажу были выставлены поделки из бронзы, фарфора или лаковые вещицы. В одной из мастерских, куда мы зашли, делали благовонные палочки, а в другой взрослые мужчины и подростки были заняты тем, что затирали песком и водой шагреневую кожу для придания ей блеска. Шагрень делается из кожи ската или акулы и идёт на обтяжку ножен и рукоятей сабель, а привозят акулью кожу в больших количествах из поселений Голландской Индии. В других помещениях ткали и вышивали шелка, резали табачные листья, плели подошвы, изготавливали предметы домашней обстановки и отливали небольшие котелки. Все горожане относились к нам чрезвычайно доброжелательно, хотя и с нескрываемым любопытством. Мало того, создавалось впечатление, что японские женщины обладают определённой свободой в поведении, поскольку проявляли не меньшее любопытство, чем мужчины, поднося по нашей просьбе чай, воду или огонь для сигары. Из-за общепринятой привычки чернить зубы замужние женщины сильно меняются во внешности, в то же время большинство встреченных нами молодых девушек были весьма привлекательными и изящными, – увидев на улице кого-нибудь из своих подруг, они слегка приседали. За исключением даири, то есть духовного вождя, японцам запрещается состоять в нескольких брачных союзах одновременно, в то время как его Божественное Величество имеет право брать двенадцать жён, причём все они проживают в пределах его дворца в Миако. Что же касается светского правителя, то я не могу с уверенность сказать, распространяется ли и на него это право. У замужних женщин в Японии есть ещё один странный обычай –  выщипывать брови, что придаёт лицу дополнительное уродство. Говорят, что японки, будучи по обыкновению чрезвычайно строги в нравственном отношении, крайне редко нарушают условия брачного договора. Известны случаи, когда замужние женщины, подвергшись грубому насилию, предпочитали скорее последовать примеру доблестной Лукреции и вспороть живот, чем опозориться на весь мир.

Впрочем, нравственные ценности в среде простолюдинов Нагасаки пребывают в упадке: в городе насчитывается не менее семи тысяч продажных женщин, большинство из которых проживает в одной округе, – их заботливо воспитывают, обучая пению и игре на музыкальных инструментах, и может статься, что какой-нибудь богатый купец или чиновник возьмёт одну из них в жёны. Мы побывали в околотке, где обитают подобные чаровницы, однако не получили разрешения зайти ни в один из домов, а решётки на окнах позволяли увидеть лишь бледное лицо, мелькавшее в глубине помещения. Все двери были накрепко заперты, по крайней мере во время нашего появления, а если прекрасное создание и приближалось к окну, то бдительная охрана кивком давала понять, что девушке следовало удалиться.

В течение дня мы осмотрели ещё одну молельню, вид которой был намного величественнее, чем у первой кумирни, да и поддерживалась она в лучшем состоянии. Её отличие заключалось в том, что, как внутри, так и снаружи на прилегающем к зданию участке, всё было самым тщательным образом обихожено и прибрано. Учтивый священнослужитель провёл нас по дорожкам сада, посыпанным слоем очень мелких камушков, привезённых с морского побережья. В различных укромных уголках этого сада были устроены рукотворные пещеры, а у части камней выдолблены полости, образуя тем самым сосуды, наполненные свежей и прохладной водой. Явное внимание уделялось кипарисам и камелиям, а изящные длинные стебли бамбука, обвитые побегами вьюнка, склонялись над незамысловатыми скамейками. По земле, забивая побеги папоротника, стлался сассапарель, цвели многочисленные кусты роз, ветви мандариновых деревьев гнулись под тяжестью плодов, а посредине пруда на скалистом островке стояла маленькая пагода. Чтобы поддержать прохладу и не дать завянуть цветам и растениям, один раз в день ежедневно каждый уголок этого маленького рая на земле поливался водой. После того, как пожилой доброжелательный священнослужитель угостил нас чашечкой чая, мы, в знак благодарности за его доброту, предложили принять от нас скромный подарок. Однако он лишь улыбнулся, покачав головой, и показал на господ с саблями позади нас – нам не составило особого труда понять его безмолвный, но красноречивый язык.

К сожалению, более ничего нового о государственном устройстве Японии, сверх того, что уже и так было известно, разузнать не получилось. У власти в империи находятся два правителя. Один является духовным вождём и проводит жизнь затворника в своём дворце в Миако. Он не принимает никакого участия в делах государства, если это только не касается духовных вопросов или выбора нового временного правителя страны. Он никогда не покидает пределы своего дворца, а если и выходит в сад подышать воздухом, то никто из черни не смеет даже взглянуть на него. Более того, одежды, что он носит, ежедневно меняют на новые, то же самое касается и чашек, из которых он пьёт, и мисок, из которых он ест, или блюд из фарфора, на которых на его стол подаются плоды и сладости, – они никогда повторно не используются, поскольку всё должно быть совершенно новым, а старая посуда, или, точнее говоря, употреблённая единожды, разбивается на мелкие куски, дабы не попала в руки простых смертных. Другая, или более значимая, особа – это светский владетель страны и самый главный военачальник, живущий в Эдо, где сосредоточены все бразды правления и где издаются законы, которые затем оглашаются по всей стране. У него множество званий, но самые главные из них – это «кубо» и «сёгун». Он ведёт весьма деятельную жизнь, а в управлении страной ему помогают губернаторы провинций, назначаемые из удельных князей. Губернаторы обязаны выплачивать обременительные подношения, а также часто посещать Эдо, где в качестве заложников остаются некоторые члены их семей, что призвано поддерживать в среде губернаторов верноподданнические чувства. В свою очередь, в подчинении губернаторов числятся заместители, чиновники различных уровней и соглядатаи, присылаемые из Эдо. Сёгун лично принимает послов иностранных держав и осведомлён обо всех даже самых незначительных мелочах, влияющих на положение дел и благополучие империи.

Лично я убеждён, что правосудие в Японии отправляется беспристрастно, суровые наказания являются большой редкостью и редко налагаются незаслуженно, при этом сами наказания разнятся от обычного заключения в тюрьму до смертной казни. У всех армейских офицеров и лиц, занятых на гражданской службе, сзади на кофте оттиснут или вышит семейный герб. Кроме этого, они носят по две сабли: одна слегка изогнута и насчитывает около метра в длину, а другая – короткая и чуть более полуметра. Длинная сабля принадлежит казне и изымается после смерти владельца или в случае, когда его лишают должности за недостойное поведение, а короткая сабля – это частная собственность, передаваемая от отца сыну или купленная тем, кто имеет право на её ношение.

Торговцы лишены права ношения сабли, более того, знать и чиновники посматривают на них с пренебрежением, и купцам никогда не стать вашим благородием, пусть они столь же богаты, как и Ротшильды.  Вместе с тем, как и во многих других странах, купцы составляют самое обеспеченное сословие и ведут роскошный образ жизни, поскольку их богатства позволяют покупать земли, строить просторные жилища, окружённые со вкусом обустроенными садами, и пользоваться иными благами жизни, недоступными простым чиновникам.

В Нагасаки довольно много банных заведений, где, как и в Хакодатэ, местные жители ежедневно совершают омовения, не обращая внимания на присутствие кого бы то ни было, друзей или незнакомцев. Не ошибусь, если скажу, что за пять медных монет даже англичанин мог бы затесаться в эту весёлую толпу нагих людей, и ни один японец не сделал бы ему замечания насчёт неуместности подобного поведения.

Большинство печатных изданий выходит c рисунками, оттиснутыми с деревянных или медных досок. Что касается дерева, то, как мне кажется, они используют калёную берёзу, а вот медных досок я так нигде и не видел. Как и в Китае, многие правительственные отчёты, объявления или донесения пишутся с помощью кисточки и туши. Иероглифы, каждый из которых пишется отдельно, начинают выводить с правой стороны бумажного листа и сверху вниз в один столбец, а закончив его, принимаются за следующий так же сверху вниз и справа налево.

Городская управа обычно размещается в скромном здании, выстроенном из дерева, глины и соломы и побелённом снаружи. В высоту оно редко превышает один уровень, а в случае наличия дополнительного уровня второй этаж используется под склад или как чердачное помещение. Обстановка внутри здания чистая и опрятная, а вокруг со вкусом разбит красивый садовый участок. Откровенно говоря, страсть разбивать сады присуща как низшим, так и высшим сословиям Японии. Например, за каждой торговой лавкой всегда имеется небольшой клочок земли, на котором высажены крохотные кустики, карликовые сосны, кедры и мандариновые деревья, сооружены небольшие скальные горки и вырыты маленькие пруды, вокруг которых вьются узенькие тропинки, пригодные лишь для лилипутов.

Несмотря на недавнюю ратификацию подписанного соглашения, я пришёл к убеждению, что в ближайшие годы выгода от торговли с Японией будет ничтожно мала, поскольку первоначально следует создать спрос. Опять же, японские власти не разрешают вывозить из страны ни золото, ни серебро, оплачивая ввозимый товар медью и камфарой. Вообще создаётся впечатление, что японская империя производит почти всё, что требуется, а китайцы восполняют недостаток в чае, шёлке и лекарственных средствах. Гуляя по городу и его окрестностям и замечая окна без стёкол, скудность шерстяных одежд и грубые сельскохозяйственные орудия, я нередко размышлял о том, как легко можно было бы возместить их нехватку поставками из Англии. Вдобавок изделия из металла и хлопка в Японии отнюдь не дёшевы, и их можно было бы поставлять из Шеффилда и Манчестера. Что касается почв, то они плодородные и могут давать богатые урожаи картофеля, овса, ячменя, пшеницы, не говоря уже об обычных овощах с огорода. В то же время те рыхлые комки, которые японцы называют редькой и репой и поставляют на британские корабли, лишены вкуса и не могут служить пищей для человека. То же самое относится и к местным плодам, особенно грушам.  В целом, если касаться питания, то японцы прекрасно обходятся рисом, чаем, рыбой и цукатами. В настоящее время население Нагасаки насчитывает сто двадцать тысяч человек.

Во время пребывания в Нагасаки мы почти не встречали голландцев, которые ведут затворнический образ жизни. В последние годы торговля Нидерландов с Японией пришла в упадок, сократившись до совершенно незначительных объёмов. Из Батавии в обмен на медь, камфару, лаковые изделия, фарфор, соевый соус и шелка везут пряности, сахар, олово, свинец, хлопок, шерстяные изделия и красное дерево. Уже не раз утверждалось, что голландцы с острова Дэсима принимают участие в дьявольском глумлении, которое ежегодно происходит в Нагасаки, а именно в попрании креста и образа Богоматери. Однако поскольку у меня не имеется достаточных доказательств, то будем считать это недостойной клеветой на достопочтенных торговцев. Якобы данный обряд происходит в начале очередного нового года, когда каждый житель города проходит по кресту и образу Пречистой Девы, попирая их ногами, и делается это для того, чтобы подрастающее поколение японцев питало отвращение к учению Христа.

Семнадцатого сентября 1856 года мы сказали «адью» Нагасаки, его удобным гаваням и живописной природе и вскоре вышли в открытое синее море, навстречу свежему ветру и завиткам пены на волнах. Задувал северо-западный ветер, температура воздуха составляла двадцать восемь градусов тепла по Цельсию, а показания барометра замерли на отметке 773,4 мм рт. ст. Очертания сопок, гор и островов постепенно таяли вдали, но морская гладь всё еще полнилась белыми парусами джонок – кто-то возвращался с соседних островов, кто-то – с Сахалина или севера Японии. По мере приближения к Гонконгу погода становилась всё более жаркой и влажной, а после ярко-зелёных сопок Японии и девственных лесов Татарского побережья эти открытые всем ветрам бесплодные берега действовали вдвойне угнетающе и наводили тоску. Когда «Барракуда» зашла в пролив Лимун и приблизилась к месту якорной стоянки перед городом Виктория, все мы непроизвольно вздохнули, вспоминая наши рыбалки и походы по диким лесам. Впрочем, впереди нас ожидало ещё много созидательной работы, о сути которой у нас в ту пору не было ни малейшего представления.